Как сделать сорокин

Обновлено: 04.07.2024

Ищете лучшее снаряжение Сыков в Warzone? Пистолет Сыкова недавно был добавлен в Warzone, и за один день он стал одним из лучших пистолетов Warzone. Этот пистолет находится в файлах игры с февраля и ранее использовался некоторыми игроками с помощью эксплойтов. Мы знали о потенциале этого оружия как о мощном еще до его выпуска, и похоже что разработчики не настраивали оружие, прежде чем раскрыть его мощь в игре Battle Royale.

С тех пор, как в конце прошлого года в игру было добавлено оружие Cold War, у большинства нового оружия были проблемы с балансом. Сыков особенно проблематичен из-за его невероятно высокой мобильности в сочетании с массивными магазинами. Это позволяет оружию вести себя как пистолет-пулемет, обладая при этом подвижностью пистолета — смертельная комбинация для любого оружия. Ближайшее оружие, которое мы видели, — это лучшая экипировка FFAR 1, и даже она была дважды ослаблена.

Разблокировать Sykov не займет много времени, особенно если у вас есть копия Modern Warfare под рукой. Вот все, что вам нужно, чтобы собрать лучшую сборку Сыкова в Warzone.

Лучшая сборка для Сыкова

Лучшие модули Сыкова для Warzone:

Чтобы использовать природные сильные стороны Сыкова, мы хотим оснастить ствол Sorokin 140mm Auto, так как он позволяет пистолету вести огонь полностью в автоматическом режиме. Ствол также увеличивает скорострельность Сыкова, благодаря чему он намного быстрее уничтожает врагов. Однако есть некоторые недостатки, в том числе небольшое снижение точности стрельбы от бедра и контроля отдачи. К счастью, обновление магазина должно противодействовать этому достаточно легко.

Самое большое обновление для Сыкова, которое вы можете сделать помимо перка Акимбо — это добавление 80 круглых барабанов. Хотя приложение говорит, что оно снижает скорость движения пистолета и время спринта для стрельбы, это кажется незначительным по сравнению с тем, что вы можете получить от более крупных магазинов. Помните, у вас есть два таких пистолета, по 80 патронов в каждой руке. Это оружие не обязательно должно быть самым точным из всех, поскольку вы можете легко распылить своих врагов.

Сыков отлично справляется с бегом и стрельбой, поэтому мы рекомендуем использовать заднюю рукоятку VLK Prizrak. Повышение скорости спринта для стрельбы по Акимбо Сыкову имеет решающее значение, поскольку позволяет вам бегать по опасным участкам, не беспокоясь о ближайших врагах. Вы не можете бегать и стрелять в Warzone, но это снаряжение максимально приближено к выполнению этой невыполнимой задачи.

Наконец, лазер мощностью 5 мВт — это вишенка на обильно замороженном пироге. Это приспособление обеспечивает обновления именно в тех областях, которые нам нужны: точность стрельбы от бедра и скорость рывка до скорости. Конечно, лазер виден врагам, но не имеет значения, когда он направлен прямо на них. Повышение точности этих скорострельных пистолетов делает их даже более смертоносными, чем они имеют на то право.

И это все, что вам нужно для создания лучшего снаряжения Сыкова в Warzone. Если вы ищете отличное ружье для этого пистолета, лучшее снаряжение ZRG позволяет вам покрывать близкие и большие расстояния. Точно так же лучшая экипировка M16 — это то, что большинство людей выберет в наши дни, поскольку эта тактическая винтовка обеспечивает мощные очереди на больших расстояниях.

У этой страницы нет проверенных версий, вероятно, её качество не оценивалось на соответствие стандартам.

Как я отношусь к Сорокину? Я не отношусь к секте землеёбов.

Содержание

Работы этого пейсателя с русскообразной фамилией Сорокин представляют собой тончайшее выстёбывание действительности в обёртке тотального треша, угара и содомии, который обильно сдобрен повышенной натуралистичностью, физиологичностью, обилием анально-фекальной тематики и обсценной лексики. Говно, если коротко.

Обильные высеры в мягкой обложке, производимые сабжем, выглядят как то, что мог бы рожать Пелевин, если бы ездил на каникулы не в горы Тибета, а на виллу нациков из книги "120 дней Содома". В детстве она заменяла сабжу букварь, судя по всему.

В последних произведениях заметно смещение в потребительскую тематику, использование кокаина как главного составляющего и оси мира, вокруг которой всё и крутится. Алсо, водка тоже не забыта.

Особенности стиля сабжа вызывают лютый интерес у учёных, так что интересующимся можно посоветовать многочисленные диссертации по теме. Наиболее знаком читателю вполне поддающийся имитации приём [1] : абсолютно нормальный текст (прямая речь, описание, диалог) незаметно превращается в хуй — какая-либо эмоция или мысль говорящего маниакально разрастается и разрывает текст изнутри, нарушая изначальный стиль, логику ситуации, всевозможные табу, а потом и пунктуацию и даже традицию ставить пробелы между словами. Зачастую разваливаться на куски и мутировать начинают сами фразы и слова. Так производственная зарисовка превращается в обливание спермиями из банки, а тургеневская акварель про дворян — в ад каннибалов.

Среди тонн букв, начертанных автором на бумаге, внимания достойны не все. Но следует иметь в виду существование по меньшей мере:

Есть так же куча рассказов, встречаются доставляющие — Заседание Завкома, Кисет, Соловьиная Роща (особенно хороша структура), Настя, Аварон, Ю, Лошадь С Белым Глазом, Кухня, Ватник.

Для текстов характерны, помимо прочего, бытовушные разговоры, очень обычные и реалистичные, и оттого вроде и скучные, зато — всегда уместные. Правильное описание снов — как чего-то, не связанного с внешним миром порой вообще никак. Постоянно встречаются четвёрки, собаки (с которыми обычно не случается ничего плохого — см. Хиросима) и Марины.

К тому же за автором числится примерно развитая футурология. Выглядят тексты по порядку приблизительно так:

День Опричника — Уже совсем скоро
Сахарный Кремль — Сразу после
Метель — Тоже где-то там же
Голубое Сало — Немного позже
Машина — ориентированно через лет 50 после Сала
Теллурия — Немного позже (Машина упоминается в одном из рассказов Теллурии) (Примерно 2070 г. - 2073 судя по указанному в 23 главе дню: 15 июля, суббота)
Concretные — затерянно в глубине времён, лет 200-300-400…
Ю — вообще черезвычайно нескоро.

Хотя всем, наверное, похуй.

Многие произведения Владимира Сорокина разобраны на цитаты, часто употребляющиеся в блогосфере.

Я норму ел, и норму есть я буду.
Преодолевши калогенный миф,
Я Родину ни в жизни не забуду,
Нормально всё, нормально. Заебись.

с утра сорокин сел за книгу
но написал лишь слово хуй
уж вечер близится сорокин
никак не разовьёт сюжет

Забит в башку теллура гвоздь
И хочется немного срать
Как мало знаю в жизни я

– Сорокин, – с отвращением поморщился Фридрих. – Ну, это и обсуждать нечего. Случай клинический в самом буквальном смысле. Маниакальная копрофилия, тяжёлая социопатия, всё это ещё отягощённое манией величия. – Я слышал, что он всё-таки неплохой стилист. – Про Мопассана тоже говорили что-то подобное. Что не помешало ему закончить тем же – пожиранием фекалий в сумасшедшем доме. Впрочем, все непотребства, о которых писал Мопассан, по сравнению с сорокинщиной – просто образец чистоты и вкуса. Да что там Мопассан – даже надписи в солдатском сортире более достойны называться литературой. Но в клинику Сорокина отправили лишь после того, как он устроил, как это называют атлантисты, "перформанс" в Центральном Доме Литераторов – принес туда полный пакет дерьма и принялся кидаться им в окружающих. На мой взгляд, надо было изолировать его раньше. По крайней мере, люди бы не пострадали.

Чем хороша Россия? Тем, что это страна гротеска, для писателя — просто Эльдорадо. Какой-нибудь швейцарский писатель, он вынужден искать что-то мучительно, а здесь — пожалуйста: всё лежит на поверхности

Иногда я чищу зубы не правой — а левой рукой. Иногда их утром вообще не чищу. Современный человек города живет автоматически, как машина, — каждый день он совершает ряд автоматических движений — начиная от чистки зубов, одежды, еды, работы. Он также автоматически любит, ненавидит, общается с родственниками, с животными. Про зарабатывание денег я молчу — это вообще унифицировано. Я не хочу стать мясной машиной, я борюсь с этим: обязательно совершаю каждый день какой-нибудь зигзаг. Я перестал из-за этого даже путешествовать по европейским странам: западные города теперь слишком похожи друг на друга — езжу туда в основном по делу. Даже Африка уже цивилизованная. Остается Сибирь только — она не тронута. Это я серьезно.

Столько дичи вокруг. Мы были с женой в Переславле. Было жаркое, пыльное лето. Там на территории монастыря стоял храм, где венчали. Из этого храма выкатила бандитская бригада, человек пятнадцать с ежиками на головах — все в смокингах и с бабочками. Только на ногах у них были ковбойские сапоги. Жених нес на руках невесту, и я увидел его левую руку, пухлую руку потомственного крестьянина: на мизинце рос вот такой ноготь. Это блатная традиция, это идет еще с довоенных сталинских лагерей. Блатные отпускали себе там ноготь, и это показывало, что он не работает. А вообще это из Китая: у китайских чиновников тоже были такие ногти, они даже чехлы на них костяные надевали. Это показывало ранг. Я думаю, ноготь попал в сталинские лагеря из Китая через Дальний Восток — и потом в Переславль.

Я прошел через богему 80-х. Это Кабаков, Мухомор, Монастырский. Хороша была Москва. В отличие от Питера, где все варились в одном котле, в Москве существовали разные круги, которые не пересекались между собой. И можно было запросто путешествовать из одного в другой. Я через все это прошел — и опять вернулся к семейным ценностям, к осознанной и, я бы сказал, ответственной жизни. Ночной клуб? Запросто и там себя представляю.

Никогда с женой не тряслись над деньгами — может быть, поэтому они у нас долго и не задерживались. Продудонивали их. Если у меня деньги есть — это хорошо. Если нет — ну это тоже неплохо: начинаешь ценить всё сразу, начинаешь вспоминать разные моменты жизни, когда их не было. Нет, я не бедствую, но бывают полосы — я же все-таки не Акунин.

Дочки-близнецы — космическое явление. Представьте: два одинаковых человека перед вами сидят. Два человека, но одновременно и единый организм: они на расстоянии чувствуют, что друг с другом происходит.

Первый раз я влюбился во втором классе. Это была дачная история. А когда увидел ее в школе в форме — она мне сразу вдруг разонравилась. Она мне показалась такой же скучной, как и все там остальное.

В офисе есть особый эротизм — я это сам знаю: я работал в Японии преподавателем, работал здесь в журнале. Когда женщины затянуты в корсет корпоративной этики и забывают о женственности своей — в этом есть некая трогательность. Я жил в Германии какое-то время, и все думал: почему такое количество порнофильмов, где действие происходит в офисе? Потом понял.

Мне в детстве было не скучно, только когда я музыкой занимался — с частным учителем. Школьное пение — идиотизм: нельзя петь из-под палки, не все хотят петь.

Не вижу снов. Сны видят или те, у кого много свободного времени, или те, у кого стресс. У меня ни того, ни другого.

Будни для меня отличаются от выходных только количеством машин на улицах. Но вообще-то я живу загородом.

Никогда не сообщу женщине, что она безвкусно одета, хотя и не люблю безвкусицу. Мне не хочется женщин обижать: они лучше мужчин — они впускают через себя жизнь, они не убили такое количество людей, как мы. Вот мужиков мне совсем не жалко.

Если мне интересен человек — очень быстро с ним сближусь. Я деликатный человек, но против всех этих поведенческих шор. Я не понимаю: как это так? В Америке не принято в глаза смотреть человеку. Это там даже чревато. Печально, что люди теряют непосредственность.

Я собственно в ледяной трилогии об этом говорю—показываю все как бы глазами братства света, которое ищет своих здесь. Но человечество все века было одинаково: люди боялись друг друга, и от этого великие войны, от этого изобретение адского оружия. Следствие — отчужденность.

Для меня главное, чтобы вещи были не противные на ощупь. Рубашка может быть с пальмами и с попугаями — не важно. Главное — чтоб не противная, с душой. Я как-то под Псковом на берегу озера нашел большой камень. Там лежал десяток камней, но мне понравился только один, я даже привез его в московскую квартиру. Я помню, как его поднял и понес до машины. Такие вещи я люблю — предметы, от которых идет тепло памяти.

Мне лучше покупать одежду в Берлине — я там все знаю, знаю, что мне нужно. Только не могу долго выбирать. И вообще не придаю одежде большого значения.

Часто вижу в европейских городах: идет пара — очень симпатичный парень, немного женственный, и такая, будем говорить, мало привлекательная, но сильная, мужеподобная жена. Женщина и мужчина поменялись местами. В Москве — то же самое. В Москве очень много инфантильных мужчин — и это естественно. Сюда попадают сильные люди из провинции, такие мачо — они тут зубами и локтями прорываются к пирогу, выгрызают место себе. А их дети — им уже нечего делать, дети лишь всем пользуются. Я очень хорошо помню 70-е, золотую молодежь — это были очень инфантильные ребята. Я сам был такой. Но после того, как я женился, я осознал себя.

Почему все таксисты изводят себя радио? Им легче нажать кнопку радио, чем выбрать диск. Самое ужасное — это выбор, потому что он зависит от тебя, от твоей воли. Когда выбираешь пластинку, вещь, человека даже — это ответственность. И ты наедине с собой в этот момент один. А не выбор чем хорош? Что выбирают за тебя — то есть ты чувствуешь себя ребенком, система выбора — она как бы мама твоя. Я рано понял идею выбора. В двадцать с чем-то лет я одновременно состоялся как и муж, и отец, и писатель. И мы сразу с Ирой стали самостоятельно жить — в военном городке, отец Иры военный был.

Никогда не буду голодать. Во‑первых, у меня две профессии: инженер-механик — я же закончил Институт нефти и газа, — и художник-оформитель. Во‑вторых, я неплохо готовлю.

Люблю белый цвет. Белые штаны люблю. У меня в квартире все белое: стены, диван, двери. И мало вещей. Это мне помогает соблюдать равновесие. Можно сказать, что я хочу уюта — я в общем-то уже не молодой человек, мне исполнилось недавно пятьдесят. Я хочу, чтобы каждое утро я мог заниматься работой в пространстве, которое считаю родным для себя, где живут родные люди. Но это в работе тишина хороша — вечером можно поехать к друзьям в ресторан. Есть в этом некая прелесть, когда общаешься в ресторане при общем оживленном гуле: бу-бу-бу-бу. Вот моя формула.

Если бы тюрьма улучшала качество письма — все бы писатели сидели. Мне один критик пожелал тюремного опыта. Только наивный человек может такое посоветовать. Это все равно, если бы я пожелал ему, как Белинскому, заразиться туберкулезом и научиться харкать кровью — чтобы как следует чувствовать литературу.

В профессии надо быть бомбой. Нельзя прилипать к чему-то уже сделанному — нужен взрыв, нужно расчистить себе место, и потом уже делать свое, новое.

Классический Сорокин в новой упаковке

Бумажная судьба

Для начала пару слов о сюжете. Главный герой романа по имени Геза занимается экзотическим подпольным ремеслом – book’n’grill. Он является поваром, который готовит блюда на художественных произведениях прошлого, то есть на бумажных книгах, представляющих собой раритет и музейный экспонат. Сам Геза специализируется на русской литературе. Для book’n’grill повара закупают книги у тех, кто их выкрадывает.

Завязка произведения сразу же выстраивает легко улавливаемый сеттинг. С его помощью Сорокин подчеркивает значение бумажной книги как символа писательского статуса и значимости произведения. Художественный текст словно должен заслужить того, чтобы быть напечатанным, на что намекает сцена, в которой Геза читает современную прозу и понимает, что с ней book’n’grillа не выйдет.

По традиции, в заявленном сюжете и нюансах сеттинга сразу же можно уловить сорокинское предсказание. На этот раз оно касается культуры будущего. И предсказание таково: по-видимому, метамодернистский поезд выехал из постмодерна в Петушки.

Культурная дезориентация

Для Сорокина характерна дихотомия высокого и низкого, элитарного и массового искусства. Причем эта дихотомия довольно ритуализирована, потому что определяется в том и числе и по, на первый взгляд, формальным и вторичным признакам.

Прослеживается следующая мысль: элитарное и высокое литературное произведение – это не только уровень и характеристика текста, но и то, как он издан, для кого, когда и почему. Другими словами, чтение такого произведения в электронном варианте или продажа в книжном киоске – это низвержение до уровня общедоступного, оглупление гениального и попытка впихнуть высокое в рамки восприятия массового человека.

Не пугайтесь, Сорокин не вдохновлялся советами по чтению книг от позднего Ницше, который пришел бы в ярость, узнав, что кто-то читает его, не сняв обуви. В случае с Сорокиным важнее не то, что у него такая дихотомия присутствует, а то, в каком состоянии она находится – в состоянии разрухи и полнейшего ниспровержения.

Отсюда и проистекает метафоричность book’n’grill. С одной стороны, большего неуважения, чем сжигать на потеху книгу, для произведения не придумаешь, а с другой стороны, современность героя такова, что в ней нет более элитарного и уважительного применения книги, чем её сожжение в процессе book’n’grill.

И в случае, когда старые ритуалы уже низвергнуты, предпочтение отдается новым, пускай и варварским с позиции прошлого. Именно поэтому проблемой главного героя и сообщества подпольного сообщества book’n’grill становится то, что кто-то вместо готовки на честно выкраденных книгах использует копии. Угроза масс-маркета для сообщества поваров – это уже двойное опошление, низвержение того, что уже и так было низвергнуто. Сорокин, таким образом, отмечает, что в условиях упадка такой дихотомии, культура входит в состоянии дезориентации. Качество и уровень искусства становятся предметами временного и условного соглашения, которое меняется сразу же, как заключается следующее, аналогичное.

Культура, по сути, самоликвидируется, лишаясь своей главной характеристики – вечности. Причем, как и потенциальной, так и уже имеющейся, которая требует подпорок в виде строгости правил и оценок. Поэтому тлеющая на book’n’grill классика – это что-то вроде змеи, которая пытается удавиться собственным хвостом.

Что еще более любопытно, процесс культурной дезориентации необратим – по крайней мере простым повторением и подражанием былому. Ирония над подобными попытками в романе всплывает как минимум дважды.

Символ надоевшего символа

Таким образом, Сорокин отмечает две важные тенденции. Во-первых, скуку масс, которым уже совершенно безразлично, воспринимают они оригинал, симуляцию, симулякр или способ обращения со всем вышеперечисленным. Во-вторых, смещение акцента в том, что считается объектом искусства.

Воспринимая искусство, лишенное элемента вечности, кристаллизируется довольно банальное потребительское отношение, завязанное на быстрых эмоциях и ощущении нужной атмосферы. Иными словами, оно приходит к состоянию развлечения, которое как раз-таки и характеризуется разовостью, яркостью и непродолжительностью влияния.

Плохо ли это? Скорее просто необходимо. Между тем, происхождение и психология этой ситуации кроется в третьем мотиве.

Низменное как последнее пристанище человеческого

Реальная личность Гезы проявляется лишь в области простейшей биологии – в гастрономических и сексуальных предпочтениях. Конечный вывод можно представить как комментарий к пирамиде Маслоу, где более высокие потребности вместе с тем и легче фальсифицируются извне – средой, обществом или технологией. Человека проще убедить в том, что он реализовавшаяся личность с прекрасным кругозором, чем в том, что он, к примеру, не голоден.

В этом же можно увидеть посыл и насчет технологий, которыми мы начинаем пользоваться раньше, чем полностью осознаем смысл и последствия их использования. В качестве наиболее яркого исторического примера можно привести атомную бомбу. Угроза и последствия могут быть не такими явными, а даже и наоборот скрытыми до полной непрогнозируемости.

Как и, к примеру, с использованием социальных сетей, куда уже давно делегирована значительная часть человеческого социального. С одной стороны, очевидно, что оно не просто перемещается в новую плоскость, а приобретает и новый вид. С другой стороны, непонятно, действительно ли сможет сложиться такая ситуация, что в какой-то момент социальное будет регулироваться логикой технологии, нежели логикой пользователей.

Помимо смыслов

Читайте также: