Как сделать симулякр
Обновлено: 05.07.2024
В современное употребление слово симулякр ввел Жорж Батай. Также этот термин активно используется такими философами, как Делёз и Бодрийяр. Ранее (начиная с латинских переводов Платона) оно означало просто изображение, картинку, репрезентацию. Например, фотография — симулякр той реальности, что на ней отображена. Не обязательно точное изображение, как на фотографии: картины, рисунки на песке, пересказ реальной истории своими словами — всё это симулякры.
Жан Бодрийяр определяет следующий порядок симулякров:
Существует мнение, что неограниченный семиозис симулякров в гиперреальности эпохи постмодернизма обречён на приобретение статуса единственной и самодостаточной реальности.
Не надо быть семи пядей во лбу и обладать острым аналитическим разумом, чтобы убедиться в том, что мы обитаем в мире-симулякре. Поговорим об этом подробней, ибо наше обвинение миру (в том, что он давно уже не истинный, а дурная, примитивная подделка) — слишком серьезно. Здесь необходимы доказательства. Верней, примеры, играющие роль доказательств.
Что ж, вот вам доказательства. Причем далеко ходить за ними надобности нет. Достаточно выглянуть в окно. Выйти на улицу. Оглянуться по сторонам. Проехать в трамвае. Включить телевизор. Полистать книгу или развернуть газету. Поговорить с первым встречным.
В симулякр-государстве, как следствие, проживают симулякр-граждане. Многие ли из нас в случае надобности возьмут в руки оружие, дабы защитить свое государство? Сколько россиян мечтает навсегда покинуть страну? Не трудиться в поте лица на ее благо, а именно покинуть? Ознакомьтесь с социальными исследованиями и опросами: их нетрудно найти. Это и есть симулякр-гражданство.
Нами правят симулякр-политики. Истинным политиком, в отличие от своего симулякр-собрата, движет денная и нощная забота о государстве. И ничего иного. Симулякр-политиком владеют меркантильные и шкурные интересы. Для него политика — прежде всего, возможность набить собственный карман. Симулякр-политик — это гламурный политик, дешевая его подделка. Симулякр-политик никогда не станет всерьез бороться за власть. Для него главное — создать видимость борьбы. Быть на виду. Произносить правильные, но, по сути, предельно лживые речи. Потому лживые, что он никогда не будет претворять свои правильные слова в правильные дела. Пребывать не на троне (ибо трон — это какая-никакая, а ответственность), а где-нибудь в выгодной близости от трона. Быть вечно не на первых, а на вторых и третьих ролях. Красоваться на газетных страницах и в телешоу. Делать загадочный вид. Небрежно повязывать галстук и не брить физиономию. Но и те, кто правят нами с трона, — также симулякр-политики. Когда в стране трое из четырех ее граждан голодают, а страна устраивает нескончаемые олимпиады и чемпионаты, кормит (так и хочется сказать — прикармливает) силовиков и в упор не замечает стариков, сирот, учителей, врачей, носителей истинной культуры, бездомных — это как раз и есть действия сидящих на троне симулякр-политиков. Ибо, повторимся, истинный политик станет прежде заботиться не о футболе, а своем голодном и бездомном гражданине.
Мы питаемся симулякр-хлебом, испеченным черт знает из чего, симулякр-фруктами, напичканными нитратами, симулякр-колбасой, сотворенной из преступно-загадочных субстанций, симулякр-рыбой, отравленной промышленными сбросами и прочими симулякр-продуктами. Мы пьем симулякр-водку, симулякр-соки и даже симулякр-воду. Поразительное дело! Самыми популярными телепередачами в настоящее время являются такие, где рассказывается, как, предположим, симулякр-батон и симулякр-огурец отличить от истинного огурца и батона. Да и как им не быть популярными! Мы забыли, каков должен быть вкус настоящего русского ржаного хлеба и настоящего, без химикатов, антоновского яблока. Не говоря уже о таком на веки вечные позабытом продукте, как, допустим, истинная водка-медовуха.
Преднамеренно не стану рассуждать о том, отчего все так случилось. Здесь, в общем, нет никакой тайны. Читайте Библию, там обо всем сказано: и об истоках симулякр-мира, и о том, каков из этого мира предполагается исход. Сказано там также и о том, что малая часть человечьего стада, невзирая ни на что, все же соблюдет свой первозданный, Божеский статус. Живя в симулякр-мире, они, тем не менее, останутся людьми. Тем и спасутся.
Сама экзистенциальная ситуация современного человека тоже искажена, вовлечена в парадоксальную симулятивную темпоральность. Так, практика искусственного продления жизни и предупреждения смерти всевозможными мерами безопасности фактически ведет к тому, что сама жизнь становится призрачной, о чем смутно догадываются рабочие и автомобильные лихачи, упрямо саботирующие безопасность. Предупреждение смерти ценой непрерывного самоомертвления — такова парадоксальная логика безопасности. Реклама толкует о разных автомобильных средствах безопасности. Упакованный в шлем, стянутый ремнями, опутанный своими атрибутами безопасности, водитель становится мумией, настоящим трупом, заключенным в другую, немифическую смерть, в безмолвную смерть искусственного изготовления. Прикованный, пригвожденный к машине, он больше не рискует умереть, поскольку он уже мертв. В том весь секрет безопасности, как и бифштекса в целлофановой упаковке: вас помещают в саркофаг, чтобы не дать вам умереть.
С этой точки зрения реклама манипулирует временем. Симулякр — не что иное, как особый эффект времени, когда оно утрачивает свой линейный характер, начинает сворачиваться в петли и предъявлять нам вместо реальностей их призрачные, уже отработанные копии. Реклама пропагандирует коллекционирование (автомобилей, одежды, марок, старинных вещей). Но коллекционирование — это не просто собирательство, а систематическая манипуляция вещами, их подчинение определенному комбинаторному коду.
Символический обмен, противоположный как властным запретам, сдерживающим обращение знаков, так и пустой, безответственной комбинаторной свободе, образует промежуточное, неустойчивое состояние социальности, вновь и вновь возникающее в конкретных процессах взаимодействия людей и вновь и вновь разрушаемое, поглощаемое системой.
Каждый год молодые дизайнеры обязаны придумывать что-то новое, чтобы заставить пресыщенную публику покупать свои модели. Мы восхищаемся юбками-баллонами, послушно надеваем легинсы или же внезапно начинаем носить одежду с вывернутыми наружу швами и неровными краями. Но откуда они берут свои гениальные идеи? Как ни удивительно, но сегодня вся мода зарождается на улице. В какой-то момент начинаешь замечать вокруг себя странно и по-новому одетых людей. Через какое-то время эти странные идеи подхватывает большинство любителей приодеться. Почти одновременно эти тенденции проникают на подиум высокой моды, попадают на страницы модных глянцевых журналов и оказываются на вешалках магазинов ведущих кутюрье. Не случайно сегодня многие компании, занимающиеся производством модной одежды, имеют в штате специальных людей, задача которых — ездить по всему миру и отслеживать так называемую уличную моду: новые тенденции, из которых потом вырастут те самые модные коллекции.
В 1940-е гг. молодое поколение все громче заявляло о себе. Активизировались чернокожее население Америки и молодежные банды пачучос, или пачуко. Рождается ультрамодная в те годы субкультура хип-хэтов. Хип-хэты носили зут суит — прямые длинные пиджаки до колен. Еще их отличали необычные мешковатые и сужающиеся книзу брюки, свисающие сбоку цепи для ключей, пальто ниже колен ярких цветов, кожаные шляпы и ботинки на толстой подошве. Пачучос прославили длинные пиджаки на весь мир и фактически ввели на них моду, которая держалась довольно долго, а в наши дни опять вернулась на подиум и в шкафы заядлых модниц и модников.
Мы наблюдаем эстетику возобновления: мода получает свою легковесность от смерти, а современность — от уже-виденного. В ней и отчаяние от того, что ничто не вечно, и, наоборот, наслаждение от знания, что за порогом смерти все сохраняет шанс на повторную жизнь, только уже лишенную невинности, так как весь мир реальности успевает поглотить мода. Она придавливает живое значение всей тяжестью мертвого труда знаков — и притом с чудесной забывчивостью, в фантастически неузнаваемом их виде. Но вспомним, что и чары индустриально-технической машинерии тоже происходят оттого, что все это мертвый труд, который следит за трудом живым и постепенно пожирает его. Наше ослепленное неузнавание старых форм соразмерно той операции, когда мертвый хватает живого. Один лишь мертвый труд обладает совершенством и странностью уже-виденного. Таким образом, удовольствие от моды — это наслаждение призрачноциклическим миром форм, отошедших в прошлое, но вновь и вновь воскресающих в виде эффективных знаков.
По словам Кёнига, мода снедаема своего рода суицидальным желанием, которое реализуется в тот самый момент, когда она достигает своего апогея. Это верно, только это желание смерти — созерцательное, связанное со зрелищем беспрестанного упразднения форм, т.е. и само желание смерти также реутилизируется в моде, очищается от всяких субверсивных фантазмов и включается, как и все остальное, в ее безвредные циклические революции. Прочистив эти фантазмы, которые в глубинах воображаемого придают повтору чарующее обаяние прошлой жизни, мода производит свой головокружительный эффект исключительно на поверхности, в чистой актуальности. Мода лишь симулирует невинность становления. Она лишь реутилизирует, вовлекает в повторный оборот этот цикл видимостей. Доказательство этому то, что развитие моды исторически совпадает с развитием музея. Парадоксальным образом музейный императив вечной запечатленности форм и императив их чистой актуальности функционируют в нашей культуре одновременно. Просто управляет ими один и тот же статус знака в нашей современной цивилизации.
Остается невыясненным вопрос: до какого порядка продолжаются ряды национальных симулякров в музыкальном искусстве? Действительно ли они стремятся к бесконечности, как полагал Делез, или ограничены сверху? Французский социолог был прав, но он не отметил одной основополагающей детали: появление новых порядков симулякров возможно только благодаря их перманентной игре.
Вещи становятся более хрупкими. Они превращаются в однодневки. Современные люди, ускорив темпы перемен, навсегда порвали с прошлым. Они отказались от прежнего образа мыслей, прежних чувств, прежних приемов приспособления к изменяющимся условиям жизни. Именно это ставит под сомнение способность человека к адаптации — выживет ли он в новой среде? Сможет ли он приспособиться к новым обстоятельствам жизни, к бытованию среди симулякров?
Однако для того, чтобы человек мог выжить, его модель должна иметь некоторое общее сходство с реальностью. Ни одна мысленная модель мира не является чисто личным произведением. Хотя некоторые из мысленных образов строятся на основе личных наблюдений, все же большая их часть основывается на информации, поставляемой средствами массовой коммуникации и окружающими людьми. Если бы общество само по себе оставалось неизменным, человек не испытывал бы потребности пересматривать собственную систему представлений и образов, чтобы увязать их с новейшими знаниями, которые есть в обществе. Пока общество стабильно или изменяется медленно, образы, на основе которых человек строит свое поведение, также могут меняться медленно. Но вот общество вошло в сферу, где все происходит быстро, неотвратимо. Разумеется, это грозный симптом кризиса, который угрожает человечеству.
Когда говорят о постмодерне, нередко возвращаются к поздней античности. В ту эпоху тоже рождались мысли о конце истории, о том, что все, что могло человечество выразить, оно уже выразило. Но можно ли говорить о постмодерне только как о культуре истощения, кризиса? По-видимому, нет. В нашу эпоху идет поиск нового идеала красоты, нового взгляда на прекрасное. Возвышенное заслоняется удивительным, трагическое — парадоксальным. Постмодернизм направляет развитие эстетики вглубь, сознательно ставя пределы той или иной тематике, пытаясь выявить ее изнанку.
Постмодерн стремится внести художественное содержание не только в узкую сферу искусства, но и в повседневность. Он терпимо относится к массовой культуре, обращается к тем эстетическим феноменам, которые, казалось бы, навсегда ушли из жизни. Постмодерн охватывает по возможности весь совокупный художественный опыт человечества. Разумеется, постмодернистская культура открыла новые горизонты в художественном освоении реальности, но вместе с тем заставила думать о судьбах культуры.
Гриценко В.П. Семиотическая реальность, семиотическая машина и семиосфера. Краснодар, 2000.
Кутырев В.А. Философский образ нашего времени (безжизненные миры постчеловечества). Смоленск, 2006.
Маньковская Н. Париж со змеями. М., 1995.
Способность человеческого ума
придумывать собирательные понятия,
эта великолепная уловка,
стала причиной чуть ли не всех его заблуждений.
Антуан Ривароль
Придумывание симулякров позволяет продавать дырки от бублика. Достаточно придумать для дырки от бублика название (желательно позитивное и наукообразное), как человек, услышавший это название, будет воспринимать дырку не как пустоту, а как нечто вполне реально существующее, как предмет или явление. Почему так получается?
Тут действуют несколько факторов.
Затем уже в школе мы запоминаем множество понятий, терминов, за которыми стоят научные факты, предметы, явления, концепции. Мы привыкаем к тому, что слова имеют значение и обозначают то, что реально существует.
Кроме того, человек воспринимает мир предметно, а предметность – это одно из основных свойств восприятия. Человеку легче воспринимать мир, как совокупность предметов, чем как недифференцированное поле. И создавая симулякр, вводя его в сознание человека, можно добиться того, что для человека станет реальным, предметным нечто, чего на самом деле нет. Главное – найти слово.
Поэтому любая лженаука полна новых слов, которые, вдобавок, имеют наукообразный вид.
Конечно, изобретатели и дилеры лженаук и лженаучных концепций и рекомендаций не всегда сознательно используют этот эффект. Я вполне допускаю, что некоторым из них на самом деле кажется, что их умозрительные построения являются наукой, и потому могут быть названы по той же схеме, что и настоящие науки.
Названия лженаук – это вообще, пожалуй, типичнейшие примеры симулякров, использующихся в коммерческих целях. Читая такое название, человек начинает воспринимать совокупность противоречивых, аморфных представлений как нечто целостное, как продукт. Это происходит непроизвольно. Назвать значит опредметить. Название лженауки - это бренд, а любой раскрученный бренд - это, во многом, симулякр.
Новые понятия создаются и в науке (и именно на этой черте науки паразитируют лжеученые). Но в науке существует стандарт, призванный защищать научное знание от симулякров. Этот стандарт предполагает формулировку операционального определения понятия. В этом определении указывается, какие операции нужно произвести, чтобы убедиться, что новое понятие отражает реально имеющее место явление.
Читайте также: